Королев Иван Петрович родился в 1942 году в селе Усть - Мосиха Ребрихинского района Алтайского края. Окончил Усть - Мосихинскую среднюю школу в 1959 году. В этом же году поступил на строительный факультет Алтайского политехнического института. По окончании института в декабре 1964 года был направлен на работу в город Бийск в строительно - монтажный трест № 122. Работал мастером, инженером в управлении треста, а затем инженером комплексного отдела треста < Оргтехстрой>. С 1977 работает корреспондентом в газетах < Строитель> СМТ - 122, а с 1982 г. по 1994 г. редактором газеты < Домостроитель> ДСК и на городском радио. В связи с ликвидацией предприятия - ДСК переходит в на работу корреспондентом в газету <Бийский котельщик>. С 2005 года по настоящее время работает редактором газеты <Рабочая смена>. Член Союза журналистов России. Награжден медалью <За освоение целинных и залежных земель>.

ЖИТИЕ НЕ СВЯТОГО ИВАНА

Жизненный путь мог закончиться не начавшись.
Мои родители Пётр Фёдорович 1897 года рождения и Анастасия Ивановна 1896 года рождения переехали из Горьковской области в Алтайский край в 1940 году. Переселение было плановым. Сталин по примеру Столыпина решил осваивать Сибирь. Специальный поезд вёз в Сибирь не только людей, но и домашних животных. На новом месте они обеспечивались стройматериалами для строительства жилых домов и надворных построек. Для них были некоторые льготы для приобретения необходимого.
В семье до моего рождения было двое детей: сестра Полина и брат Фёдор. Старшего брата я не увидел. В 1941 началась Великая Отечественная война. Его забрали в действующую армию. Он прислал одно - единственное письмо, в котором писал: <Время очень сложное. Вряд ли придётся свидеться>. Через некоторое время пришла похоронка. Фёдор Королёв числился в числе без вести пропавших.
В году 43 - ем призвали в армию и отца. Примерно через год он вернулся домой с изувеченными руками. Вердикт врачей был краток: инвалидность первой группы. С одной стороны это, конечно, плохо, но с другой в колхозе денег почти никто не видел, а инвалидам платили пенсию, живыми деньгами, они не облагались налогами, им не обрезали огороды, то есть они могли иметь огород большей площади, чем остальные. Когда я родился, отец был ещё дома. Но тут с моим рождением случилась чуть ли не трагедия. Село Усть - Мосиха большое. Растянуто километров на десять. Но во время войны на такое поселение был положен лишь один медицинский фельдшер. Он работал в селе долго, имел большую практику, лечил от всех болезней и, конечно, принимал роды. Но с моей мамой случай особый. Когда она ходила мною, ей было уже 42 года и наш деревенский эскулап побоялся, что будут осложнения.
- Надо везти в районную больницу,- такое решение принял он. Легко сказать, но тогда постоянного сообщения с районным центром не было. Автотранспорта было мало. Одна надежда на конный транспорт. Кони были в основном в колхозе. С председателем отец договорился, лошадку выделили. С другой проблемой - холодом тоже решили. Со всех дворов собрали шубы и тулупы, чтобы не замёрзли возница, роженица и новорожденный. И вот отправились в путь. До Шарчино - районного центра, доехали благополучно. Роды прошли без осложнений. Но дня через два моя матушка забеспокоилась: как там дома муж с девчонкой - малолеткой?
Снарядили транспорт в обратный путь. Морозы тогда стояли поистине сибирские. Ниже - 25 градусов Цельсия столбик термометра не поднимался. Это считалось ещё не холодно. Примерно столько же было в этот, когда матушка собралась ехать домой, ещё не поправившись после тяжелых родов. Легко сказать. Тепло в двадцати градусный мороз это когда работаешь, а сидеть неподвижно при таком колотуне в санях не очень-то тепло. Но тем не менее доехали нормально. Спасли шубы и тулупы, предусмотрительно взятые в Мосихе. Дома ждала сестрица Полина и соседки. Сделали всё, как положено. Одна, из наиболее продвинутых в церковных делах старушка совершила даже обряд крещения. Но как сказали потом мне знакомые церковники, обряд крещения действителен, только когда он произведён в храме. В Мосихе, конечно, церкви не было. Ближайшая - только в Барнауле. Так что я остался на всю жизнь неправильно крещёным. Как бы то ни было, но другой обряд - обмывание, приём спиртного во внутрь у всех присутствующих, кроме младенца, был произведён по русскому обычаю успешно. С тех пор, если я приезжал на каникулы или в отпуск, всегда приходила одна из крёстных, её приглашали к столу, ей наливали, и она, отведав налитое, всегда интересовалась, как я живу <в городу>. Являлись другие соседки и тоже вкушали за приезд сына и брата Ивана, и текла неторопливая беседа, основная тема которой было то, как они там живут в этом городу. Особенно возмущена была Арина Золотухина, жившая зимой у детей в городе, а весной вырывалась в родную Мосиху.
- Представляешь, Поль, - говорила она, с негодованием обращаясь к моей сестре, увы , теперь уже покойной. - Они там днём!!! Сидят под замком!!! Она была возмущена до глубины души. В Мосихе она свою избу никогда не закрывала и сидеть под замком ей было в <лом>.

НА БРИГАДЕ

Теперь в газетах постоянной темой в летние каникулы является трудоустройство и занятость школьников. В деревне, где я жил пацаном, такой проблемы не было. Почти всё лето сельские пацаны работали в бригаде на сенокосе копновозами. Первая бригада находилась в пятнадцати километрах от села. Там мы и жили в амбаре. Жили - громко сказано . В амбаре мы только ночевали, а весь световой день работали. Сено из рядов клали на волокуши и, сидя верхом на лошадях, мы везли эти волокуши к стогам, где мужики метали эти стога, то есть складывали вилами сено в стога. Работа была не сложной, кроме того, что надо было точно подъехать к валку и к месту стогования. Поначалу у меня это получалось плохо. За что был матерён нещадно. Как сын инвалида войны я мог не работать в бригаде. Против была и мама, но как я мог оставаться дома, если все мои друзья <на бригаде>! А было мне тогда лет восемь - девять. Ночевали мы в амбаре. В матрацовки и в наволочки набивалось духмяное сено. Давались и одеяла из мешковины. Такой вот спартанский быт. Кормили нас хорошо. Мясо было в обед и в ужин, что во многих семьях случалось не часто. Душили налоги. На прокорм себе ничего не оставалось. Кроме, как с огорода овощи. Сорок человек трудно угомонить. То в одном углу, то в другом смеялись и разговаривали. Засыпали часа в три ночи. А уже часов в семь утра в амбар заходил бригадир Василий Кутищев и командовал: <Подъём>! Никто с первого раза и не думал вставать. Лишь после третьего захода, когда Василий Иванович заходил в нашу опочивальню с ведром холодной воды и выливал на спящего у входа копновоза, ему ничего не оставалось делать, как вставать. За ним поднимались и другие. Вот такие были методы воспитания. Работа и жизнь летом в бригаде дали мне многое. Я уже не боялся скопления людей, жизни в общежитии, тем более, что в комнате жило всего четыре человека.

КАК Я ПОКОРИЛ БАРНАУЛ

В десятом классе встал со всей остротой вопрос: <Куда пойти учиться>? Наша классная руководительница, она же преподаватель химии прочила мне карьеру преподавателя химии в школе. По химии у меня были пятерки. Но в школе работать мне как- то не хотелось. Но на химфак решил поступать, не ведая того, что химическое производство самое вредное для здоровья человека. Отослал документы на химфак Томского политехнического института. Вот уже надо было ехать сдавать экзамены, но вызова всё не было. И вот, когда я уже потерял все надежды дождаться весточки из престижного вуза, приходит письмо, но оно меня не обрадовало. На официальном бланке сообщалось, что вуз не может допустить меня до вступительных экзаменов потому, что у меня зрение всего лишь шесть с половиной диоптрий. Допускаются в абитуриенты с минус шесть. Что делать? Тут я вспомнил, что в Барнауле открывается политехнический институт. Есть там и химфак. Собрав книги в чемодан, я отправился в центр села откуда уходило грузотакси на Барнаул, кто не знает, что такое такси - это грузовик . В кузове - деревянные сиденья. Кузов обтянут тентом. Пока доедешь до Барнаула по <дорожке фронтовой>, пятая точка организма пассажира сидеть уже не способна. В Барнауле меня ждало тоже препятствие, для глаз будущего инженера - химика не хватало 0,5 диоптрии. Я сказал в приёмной комиссии, что мне в селе, наверное, неправильно определили остроту зрения. Заручившись направлением в трахомотозный диспансер я отправился выцарапывать у краевых окулистов вожделенные ноль целых пять десятых диоптрий, Это удалось мне только на третий день, когда всё благоприятствовало мне. За три дня я выучил все буквы наизусть, чтобы получить необходимые 0,5, но вот беда я не видел указку. Лишь на третий день беспрерывного хождения в трахомодиспансер я мог правильно назвать все показываемые окулистом буквы. Был солнечный день и от указки падала тень. Стечение обстоятельств позволило мне увидеть буквы и указку одновременно. С таким трудом сельский парень был допущен в славные ряды абитуры. Но на экзаменах меня поджидала ещё одна преграда. Я чуть не срезался на немецком. Язык Шиллера и Гёте преподавала в Усть -Мосихинской школе немка, репатриированная с Волги, произношение этой дамы значительно отличалось от классического, поэтому я понимал его с трудом. Мои объяснения немного разжалобили преподавателя, и он вместо неуда, поставил мне трояк, единственный из пяти экзаменов, остальные сдал на четыре и пять. С чем я и отправился домой в надежде, что я буду зачислен. Отсутствие общежития особо не тревожило, но оказалось, что проблем и без общежития хватает.
Вернувшись из Мосихи, зашёл в институт и с замиранием сердца стал изучать списки зачисленных на химфак. Прочитав на три раза, я свою фамилию не обнаружил и загоревал. От нечего делать стал читать списки других факультетов. В списках студентов строительного факультета я обнаружил знакомые фамилии и в конце списка свою. Радости не было предела. Пусть другой факультет, но я студент! Оказывается, мы студенты дневного отделения должны будем два года учиться и работать по вечерне - сменной системе, а чтобы работать на химических производствах, необходимо чтобы работающий студент был совершеннолетним, то есть, чтобы ему исполнилось восемнадцать лет. И ещё, оказалось, на строительном факультете был недобор, а на химическом перебор. Я понимал: чтобы как -то избежать дополнительных проблем и в без того проблематической ситуации, необходимо подобрать команду, с которой легче будет прожить в городе пять с половиной лет и не только прожить, но и получить диплом инженера. Как-то раз я увидел у входа в новое здание химфака парня с вьющими волосами, одетого в когда то чёрную, а теперь неопределенного цвета вельветовую куртку, обутого в давно не чищенные кирзовые сапоги.
<Наш человек>, - подумал я и оказался прав. Валерий Каратанов - деревенский парень стал для меня другом. С ним мы первый год мотались по квартирам, а потом четыре с половиной года жили в одной комнате в общежитии. Вскоре к нам присоединился Толя Сурженко из Бобровки. Так втроём мы прожили непростое время студенчества. Самым трудным был первый год. Не было жилья, нелегко было сочетать учебу с работой. Более менее постоянно мы прожили у тёти Зины - почти весь учебный год. Эту квартиру порекомендовала нам наша одногруппница Галя Ганович. Она жила в этом же доме на том же этаже. Дом был двухэтажный, деревянный, <удобства> во дворе. Естественно, ни водопровода, ни канализации, ни центрального отопления в доме не было. Это нас не страшило. Мы были из деревни и всех этих благ цивилизации ещё не изведали. Комната в двадцать четыре квадратных метра вполне нас устраивала. Умещались четыре койки, которые дали на предприятиях, где мы работали. Тётя Зина - хозяйка квартиры была убеждённой тунеядкой и алкоголичкой. За квартиру она не платила и за электричество тоже. Деньги у неё не задерживались. Она их тут же пропивала. В то время тунеядкой жить было не просто. Их тут же ссылали в места отдалённые, туда, где тундра и тайга. Но у тёти Зины был хороший блат. Сын её был женат на женщине, работающей то ли в милиции, то ли в ЖЭКе. Пищу она никогда не готовила. Ходила по соседям, они её подкармливали. Мы же её не баловали. Работали студенты стройфака на предприятиях стройиндустрии. Нам с Каратановым пришлось трудиться на комбинате треста <Межколхозстрой>. Шарага ещё та. Процесс труда механизирован лишь отчасти. Я работал на БРУ, где в скип загружался песок лопатами, глину и цемент возили на тачках. Самая лёгкая операция на воде. Заливалась вёдрами в бетономешалку, куда из скипа вываливали вышеперечисленные составляющие раствора. Помещение БРУ представляло большой сарай, не отапливаемый. Раздевалок для спецодежды не было, приходилось ездить через весь город с работы и на работу в грязной одежде. От нас шарахались как от зачумленных.

ОБЩАГА - ДОМ РОДНОЙ

Время шло. Закончился самый тяжёлый год учёбы. Для политехников построили общежитие. Из тёть Зининого клоповника мы переехали в общагу всем нашим составом. Радовались. Ещё бы. За холодной водой с ведром по морозу на колонку ходить не надо. В подвале душ. Можно мыться хоть каждый день. Здесь же помещение, где можно постирать. В общем, все необходимые условия для городского человека, но мы-то были из деревни, причём прожившие год в спартанских условиях на квартире тёти Зины. Через полгода отменили вечерне - сменную систему обучения и мы перешли на дневное отделение. Поначалу радовались, но получив стипендию - тридцать пять рублей приуныли. Но нас спасали <калымы>, разовые подработки на погрузо - разгрузочных работах. Особенно предпочтительней была работа на мясокомбинате, где, кроме денег, давали ещё и мясо. Спасали колхозы, там иногда хорошо на уборке зерновых за месяц зарабатывали. Но это было редко. Обычно оставались долги за питание, но со стипендии эти долги не высчитывали. Некоторые устраивались сторожами. Один химик даже устроился пожарным. Но на такие должности брали неохотно, предпочитая взрослых мужиков. При дневной форме обучения появилась возможность заниматься спортом, художественной самодеятельностью, ходить в театры, кино и читать.

АФРИКА ИМЕЕТ ФОРМУ СЕРДЦА

На строительном факультете был хороший ВИА-9, вокально-инструментальный ансамбль. Руководил им студент Петляковский, а солистка Лилия Рушковская из нашей группы. Каждый факультет раз в году должен был представить художественную программу. Тогда происходил процесс освобождения Африки от колониального ига. Мы студенты сочувствовали африканцам. И решили посвятить наш фестиваль этому жаркому континенту.
Название пришло сразу <Африка имеет форму сердца>. Вскоре весь институт распевал забойную песню предстоящего праздника: < О,баобабы. Гремит негритянский джаз. О, баобабы и падают слезы из глаз>
При приближении фестиваля напряжение нарастало. Все ждали чего-то невероятного. И вот долгожданный день наступил. Жаль, что не было африканцев, они бы порадовались. Зал был полон. Помещение разрисовано в тему. Гордые борцы за свободу Африки, флора и фауна чёрного континента и, конечно, же баобаобы. Концерт начался с зажигательных танцев, запрещённых в домах культуры и в других общественных местах. Звучали рок -н - ролл, буги - вуги, твист, на все эти танцы было наложено табу. Но, выдавая их за африканские народные ритмы, будущие проектировщики дворцов и корпусов, заводов - гигантов и прорабы выделывали сногсшибательные па и пируэты. Зрелище набирало силу. Зазвучала знакомая мелодия на сцену вышли снова «негры» и все услышали про негритянский джаз и слёзы. Песню подхватил весь зал. Она стала гимном факультета.
Но это было ещё не всё. На сцене появились четыре «негронимфы» под зажигательные ритмы они начали исполнять негритянские танцы, через некоторое время занавес закрылся, объявили, что концерт окончен. Многие не поняли, что случилось. Оказалось, что псевдонегритянки вышли на сцену в костюме «топлес», т. е. в купальниках без лифчиков. Если в Африке это можно, то у нас в шестидесятые годы выход на сцену в таком виде считался большой крамолой.
Скандал был грандиозный. Нашего милейшего декана Петра Васильевича Диндиенко чуть не выгнали с работы. Оставили только потому, что не было специалистов. Строительный факультет только начинался. И мы были первыми его выпускниками.
Вечер «Африка имеет форму сердца» надолго запомнился политехникам. Ещё долго студенты распевали хиты этого не состоявшегося фестиваля.

ДИПЛОМА ТЫ НЕ ПОЛУЧИШЬ

За учёбой и не только пришло время преддипломной практики. Место её проведения становилось и местом нашей будущей работы после окончания института.
Мне с моим другом Валерием Каратановым достался город Бийск. Считалось что это хорошее место : город, да условия работы неплохие. Но пока шли ещё лекции.
На одной из них, которую вёл Аврам Хаскалевич Ашкинази, случился казус, который стоил потом мне много нервов. А.Х.А., так мы сокращенно звали этого мэтра был зав. кафедрой и влиятельным человеком на факультете.
В своём конспекте я написал : « А. Х. А. – старая перечница» и показал этот «шедевр» Валере. Он усмехнулся и продолжал старательно записывать конспект. Эта невинная шутка имела большие неприятные последствия.
Через неделю Ашкинази вдруг решил собрать наши конспекты, Я с чистой совестью сдал свою тетрадь, забыв о заложенной в ней для меня бомбе.
Прошло недели три. После окончания лекции Аврам Хаскелевич , задержав на мне хищный взгляд, сказал:
- А вас, Иван Королёв, прошу остаться.
- Ну, всё! – подумал я. И мои худшие предположения сбылись. После длинной речи А. Х. А. изрёк:
- Ты диплома не получишь.
С этим я уехал в Бийск на преддипломную практику. После практики мы должны были сдать курсовой проект. Сдавать нужно было Ашкинази. Но когда я подошёл с проектом, он сказал всё ту же фразу :
- Ты диплома не получишь!
Но всё- таки курсовой я сдал другому преподавателю, защитил диплом и уехал в Бийск на работу. Но это уже другая история.

http://www.epaltay.ru/index.php?index_php?view=article&id=948&tmpl=component&print=1&task=printblog&option=com_myblog&Itemid=90

Назад